В Государственный Бурятский академический театр драмы им.Хоца Намсараева пришла новая команда лидеров. За два сезона в театре провели уже две лаборатории с читками, в результате чего на афише появились два новых названия. Они, да еще шесть премьер, выпущенных за это время, позволили кардинально обновить репертуар. Театр меняется, нащупывает новый путь, одерживает победы, спотыкается - словом, живет азартно, бурно, и за таким стремительным обновлением наблюдать чрезвычайно интересно.

Любопытно, что в новом репертуаре одна за другой появились сразу две самые знаменитые шекспировские трагедии - сначала «Гамлет», а затем «Ромео и Джульетта».

Нынешний «Гамлет», собственно, вырос из давней студенческой работы, когда-то поставленной одним из лучших театральных преподавателей актерского мастерства в Бурятии Джеммой Баторовой со своими учениками, которые стали теперь средним поколением бурятской труппы. Следы педагогической работы в спектакле видны и сейчас: детально проработан пластический рисунок каждого образа, тщательно разобрана партитура ролей. В бурятском «Гамлете» я увидела прекрасный сценический поединок, когда грозно звенели скрестившиеся шпаги и казалось, что Гамлет и Лаэрт взлетали ввысь, а смерть витала над обоими. Однако, сам спектакль трудно назвать удачей. В отсутствии профессионального художника три огромные вертикальных стеллы на сцене были лишь функциональными и совершенно не сочетались с хайтековскими королевскими тронами. Хороший традиционный камзол с легким обозначением изогнутой линии запаха бурятского халата был только у датского принца, все остальные одежды, особенно женские, поражали бесформенностью и разностильем. Однако, самая большая проблема спектакля оказалась смысловой, потому что по ходу действия рождалось ощущение, что театр просто разыгрывает локальный сюжет про события в одной далекой королевской семье, никак не соотнося его с философией и современностью. Конечно, отсутствие обобщения и актуализации мельчило и роль Гамлета. Народный артист БР Баярто Ендонов - красивый, пластичный, ясный, но его Гамлет противоречий не знает, рефлексировать не умеет, Офелию не любит, к предавшим его Розенкранцу и Гильденстерну равнодушен и даже монолог «Быть иль не быть?» произносит деловито, словно торопясь к исполнению уже очевидных для него обязанностей. Актерский ансамбль спектакля пестр, иногда противоречив, поскольку роли, решенные в романтической стилистике, соседствуют с образами чисто бытовыми. Эта постановка свидетельствует о том, что пока главная шекспировская трагедия бурятским театром себе не присвоена, что он остался почтенным чужестранным классиком - и только. Но в тот момент, когда намсараевцы увидят через «Гамлета» свою собственную национальную трагедию, свою историческую беду и боль, как это случилось с грузинским, армянским, литовским и многими другими театрами, в этот момент бурятское сценическое искусство сделает еще один важный шаг на пути своей национальной самоидентификации.

Бурятский вариант трагедии «Ромео и Джульетта» в постановке Сойжин Жамбаловой, прошлым летом вернувшейся в свой город выпускницей ГИТИСа, тоже имеет свою предысторию. Он вырос из прошлогоднего сентябрьского лабораторного эскиза, показанного в репзале с единственной скамейкой, микрофоном на стойке и парой сценических станков. Там еще не было перевода, и молодые артисты играли по-русски в черных, условных костюмах. В моменты поворотные или на пике потрясений герои вдруг уходили в свое национальное поле, исторгая из глубины собственного существа словно таящиеся там бурятские песни. Черновой вариант был жестким, беспросветным. Бунтарка Джульетта Ольги Ранжиловой, маленькая, стремительно разворачивающаяся пружиной, чтобы ринуться на противника и пресечь любые посягательства на ее личную свободу, властно вела за собой Ромео, да не одного, а четверых. В этой роли молодые актеры, сменяя друг друга, скорее своей фактурой, нежели силой актерской игры, передавали душевные порывы, сотрясающие героя. История любви рассказывалась на фоне взнервленного и предельно агрессивного противостояния двух кланов, в угрожающем марше наступающих друг на друга, в воздухе, предельно наэлектризованном ненавистью, которую любви победить так и не удалось.

Через полгода эскиз усилиями москвичей - сценографа Геннадия Скоморохова и художника по костюмам Анастасии Шенталинской - превратился в фантастической красоты спектакль. С трех сторон сцены - полупрозрачное панно, похожее на древний пергамент с магическими знаками, иногда заливаемый тяжелым кроваво-красным светом. Сверху, размечая ритмы спектакля, на тонких изогнутых прутьях время от времени спускался круг, превращавшийся в балкон Джульетты, ее убежище. И эта легкая, изящно обвязанная разноцветными лентами конструкция четко обозначала перевернутый силуэт юрты, очерченный в пустоте. В этом изысканном пространстве артисты появились в костюмах, соединивших линии архаической национальной одежды с остро модным кроем. И весь визуальный образ спектакля замерцал, задышал, запульсировал, стал очень бурятским и в то же время стилистически актуальным.

Концепция спектакля на большой сцене претерпела кардинальные изменения. Вместо русской зазвучала мягкая певучая бурятская речь. Ушла агрессия среды, ее заместила обреченность, главным стал мотив двух пресекшихся родов, трагедия утраты. Джульетта оказалась традиционно нежной и беспомощной, только предсмертные ее минуты Ольга Ранжилова сыграла мощно, твердо и жестко. Зато, оставшись единственным исполнителем, Зорикто Цыбендоржиев в роли Ромео погрустнел, засиял глазами и стал средоточием доброй энергии спектакля. Веселая, разбитная, с вывязанными из шерстяных жгутов здоровыми грудями Кормилица Даримы Тулохоновой в паре с ироничным интеллектуалом отцом Лоренцо Болота Динганорбоева составили дивный дуэт, этакий диалог плоти и духа. К моему огорчению, на большой сцене рассыпался четкий мизансценический рисунок эскиза. Артисты заметались в открытом пространстве, помогая себе всплесками рук, и режиссеру удалось сделать образными и емкими лишь несколько опорных сцен спектакля. Времени явно не хватило, но даже в этой первой ее небесспорной шекспировской работе серьезный творческий потенциал режиссера Сойжин Жамбаловой совершенно очевиден. Вот в детской сказке «Маугли», где над совсем юным, начинающим постановщиком не довлел своим великим именем Шекспир, Жамбалова была гораздо свободнее, и послушные твердой режиссерской руке, молодые артисты собрались в отличный многоголосый звериный хор, воспевающий единение, благородство и добро.

Талантливый, хорошо известный в Москве бурятский режиссер Олег Юмов, который примерно на поколение старше Сойжин Жамбаловой, инсценировал хрестоматийную прозу Э.Хэмингуэя «Старик и море». Меня поразило, с каким интересом смотрел историю без любовей и криминала очень молодой зал. И держал его главным образом потрясающий артист Баста Цыденов. Красивый, седой, с прямой спиной и белыми волосами, туго завязанными в хвост, он то блуждал вокруг образа Старика, то вдруг сливался с ним, то отдалялся снова. Его Старик, живущий в предчувствии близкой смерти, неспешно вел разговор с самим собой, со своим уже непослушным телом, с природной стихией - пока ему не попалась Рыба, достойный противник для финальной битвы с судьбой, ненадолго вернувший ему молодость и силу. Трагическая тема - победа над равным и поражение от подлых - отчаянно звучала в спектакле. Юмов вместе с артистом выстроили в одной роли поразительно разнообразую внутреннюю жизнь хэмингуэевского Старика в четком аскетичном внешнем рисунке. К сожалению, на все прочее было потрачено гораздо меньше таланта и воображения. Сценография Юмова в соавторстве с монгольским художником Шагдарсурэном Тэгшбаяром почти пугала непонятным нагромождением разнокалиберных лодок на сцене и анилиновыми цветовыми пятнами, хаотично мелькающими на заднике морскими пейзажами, смешила игрушечными муляжами Рыбы и акул, кукольными двойниками Старика и Мальчика. Все это пестрело, конфликтовало по фактуре и масштабу, казалось заимствованием из совершенно другого спектакля и не имело никакого отношения к великолепному Старику.

Почти одновременно с хэмингуэевским спектаклем год назад Юмов все с тем же монгольским художником выпустил еще одну инсценировку теперь уже советской классики 80-х годов - притчу «Манкурт» из романа Чингиза Айтматова «И дольше века длится день». В величественном, идущим порой почти в рапиде, сценическом действе на фоне подсвеченного различными цветами задника выстраивались эпические картины степного мира: на длинных пиках развевались узкие флаги, артисты в стилизованных национальных костюмах живописно группировались в статуарные мизансцены. И в этом замороченно красивом фантомном пространстве очень ясно и подлинно существовала артистка Саяна Цыдыпова. Притчу, лишенную нюансов, подробностей, психологии она играла так, как поют старинные народные песни, хранящиеся издавна в любой национальной культуре - с глубокой и мудрой простотой. Мать сначала оплакивала не вернувшегося с войны сына, потом находила его превращенным в раба и лишенным памяти, пыталась в нем эту память воскресить. Когда сын убивал мать по приказу хозяина, что-то словно надламывалось в тягучем медитативном действе, и в спектакле проступала резкая боль. Легенду о манкурте, начиная с 80-х годов часто ставили на наших разнонациональных сценах, вот и теперь Юмов в своем спектакле иносказанием айтматовской притчи снова заговорил о национальных бедах - о глобализации, проблемах с бурятским языком, культурой, с самоидентификацией нации, наконец. И этот важнейший разговор, безусловно, необходим сегодня и театру, и зрителю. Вот только сам по себе тяжелый, патетический и условный жанр притчи, как мне кажется, уже устарел и плохо вписывается в нашу стремительную, парадосальную и мгновенно изменчивую реальность. Следы этой архаики отчетливо проступили в спектакле «Манкурт».

«Ветер минувших времен», по моему мнению, самый важный для театра им.Намсараева спектакль. История Уржина Гармаева, бежавшего из своей раскулаченной деревни сначала к атаману Семенову, а потом за границу, поражает воображение. Судьба человека, превратившегося из мирного сельского учителя в генерала японской армии и главу большой бурятской диаспоры в эмиграции, который добровольно сдался советским войскам в Манчжурии, был осужден по 58 статье и казнен в Москве в 1947 году, а много позже реабилитирован - такая судьба явно просится на страницы многотомного романа, но отдельные ее фрагменты и стали стержневыми в пьесе Басаа Валера и Саяна Жамбалова.

Спектакль идет на распахнутой вглубь пустой сцене под задником с синим небом и плывущими по нему облаками. Вполне условен и режиссерский рисунок Саяна Жамбалова, который поставил не драму, но сценическую ораторию, наряду с визуальным открывая бурятский звуковой мир, который поет, бьет в барабаны, кричит - и все это дает потрясающее ощущение вольного степного народа. Сойжин Жамбалова, композитор и музыкальный руководитель в постановке отца, еще и актрисой выходит в народных сценах, изнутри поддерживая звучащий нерв спектакля.

«Ветер минувших времен» сложился из двух концептуально конфликтующих стилевых потоков. Все историко-политические сцены сухи, статуарны и мемориальны. А лирическая стихия спектакля весьма разнообразна и метафорична. Вот герой обнимает жену, она нежно приникает к нему, а потом медленно выворачивается из объятий мужа с запеленутым ребенком на руках - так идет жизнь и течет время. Вот в клубах дыма буряты, впрягшись в повозки с большущими колесами и сидящими на них женщинами, бегут за границу. Вот останавливаются, осматриваются, вынимают мешочки с землей, увезенной с родины, и кружась, словно суфии, разбрасывают эту землю вокруг, природняя себя к новому месту. Вот в сталинском лагере односельчанин героя встречает давно разлученную с ним жену. Они обнимаются крепко, ложатся на подмостки головами к рампе, но вдруг, не размыкая объятий, выгибаются, а лица их с невидящими глазами открываются зрителям как распустившийся цветок, и мизансцена эта превращается в лаконичный иероглиф любви. Таких красивых смысловых метафорических режиссерских находок в спектакле немало, и вместе с музыкальной стихией они восполняют очевидные недочеты драматургии, не позволяющей толком разобраться в событиях жизни героя и двух его друзей-односельчан - лагерника и энкавэдешника. К тому же Баярто Ендонов, играющий Уржина Гармаева, лишает его каких бы то ни было внутренних противоречий и метаний, артист все время чувствует в своем герое камень монумента и замирает в скульптурных позах. И тем не менее, «Ветер минувших времен», безусловно, сильная, этапная для театра работа, восполняющая еще одно белое пятно в сложной национальной истории. Симптоматично, что, едва только спектакль вышел, в театр пришли люди из службы безопасности, чтобы проверить поступивший к ним донос, где говорилось, что в премьерной постановке воспевается враг народа. Пришли, посмотрели спектакль и ушли, не стали заводить никакого дела. Надо полагать, что и их захватила плотная целостность и сила этого сценического повествования, в котором существует особая энергетика, периодически исторгаемая в зрительный зал мощными и жгучими протуберанцами.

Особняком и по материалу, и по стилю в серии бурятских премьер стоит еще один спектакль, родившийся из лабораторного эскиза - американская пьеса Давида Бэррии «Августовские киты» в постановке москвича Юрия Квятковского. Сначала на заднике появляется видео. Немолодая женщина долго идет по городу Улан-Удэ, на улочке с маленькими одноэтажными домами ключом отпирает калитку и входит за ограду одного из них. Видео исчезает, вспыхивает свет, на сцене оказывается весьма условное обозначение американского дома. Идет сюжет про двух сестер - одна в исполнении народной артистки РФ Людмилы Дугаровой избалованная, больная, эксцентричная, а вторая, с замечательной подлинностью сыгранная заслуженной артисткой РФ Даримой Сангажаповой, сначала покорно ухаживает за ней, но бунтует, собирается уехать, но все-таки остается, и спектакль заканчивается трогательным их примирением. Несмотря на иностранные имена и обстоятельства, сам сюжет вполне ложится на отечественные реалии. Однако, режиссер совершенно не собирался ставить эту мелодраму всерьез, поэтому в спектакле появились люди в черном с весьма ироническим отыгрышем подающие артистам необходимые предметы или передвигающие мебель, остраняя и карнавализируя действие. А возле левой кулисы режиссер усадил аккомпаниатора, и отдельными звуками иронический музыкальный отыгрыш вторил репликам персонажей. «Августовские киты» поставлены на артистов старшего поколения, и те с удовольствием шалили на сцене, вполне соответствуя чуть насмешливому режиссерскому рисунку, и чувствовали себя отлично в условной конструкции спектакля. Однако, изначально «Августовских китов» выпустили на малой сцене, и совершенно очевидно, что художественная ткань постановки пострадала при переносе на сцену большую, потому что спектакль был рассчитан на тесное взаимодействие артистов и зрителей, которое ослабло в разросшемся пространстве при удаленной за оркестровую яму публике.

К сожалению, мне так и не удалось увидеть восьмую премьеру Театра им.Намсараева - инсценировку мопассановской «Пышки» Василия Сигарева в постановке режиссера Елизаветы Бондарь. И тем не менее, картина разнонаправленных поисков новых путей, предпринимаемых в Бурдраме последние два сезона, оказалась весьма впечатляющей и обещающей много интересного в будущем. Театр бурлит, много работает, устремлен в завтрашний день и открыт новым художественным идеям, контуры которых уже совершенно отчетливо обозначились в параде бурятских премьер.
Ссылка на источник: http://www.strast10.ru/node/3561